Газета «Новости медицины и фармации» №9 (727), 2020
Вернуться к номеру
Соратник
Авторы: Бобров О.Е.
д.м.н., профессор
Разделы: Справочник специалиста
Версия для печати
Сегодня мы предлагаем уважаемому читателю главу из романа «Соратник», написанного нашим постоянным автором профессором О.Е. Бобровым.
Этот роман посвящен жизни и работе хирурга, именуемого Соратником, и написан он хирургом. Герой романа — собирательный образ, так что не ищите прототип среди знакомых. Прототипом может быть каждый хирург, труженик, преданный своему делу. Не ищите и больницу, где развиваются события.
Все описанное является предметом вымысла автора, и всякие совпадения с реальными событиями случайны... Или не совсем случайны. Но все равно — это вымысел. И если кто-то обнаружит в героях романа свои черты, то это не более чем совпадение.
Итак, роман «Соратник», часть 2 — «Архипелаг», глава «Собрание».
Не факт, что то, что нравится сегодня, будет приносить удовлетворение завтра. Это аксиома. Многократно проверенная и подтвержденная. Аксиома о неустойчивости существующих длительный период систем. Даже кажущихся стабильными. Неизбежно наступает момент, когда они в одночасье распадаются. Неожиданно. Вдруг. Это как поход супруга к вокзальной проститутке. И жена — умница и красавица, и дети радуют, и дом — полная чаша… А он убегает от этого на самое дно. Налицо неустойчивость системы «семья». И объяснение этому простое, как кусок хозяйственного мыла: ежедневный бутерброд с черной икрой приедается. Хочется ливерной колбаски… И в этом суть бытия. Ничто не вечно в этом мире, все течет, все меняется, а человек слаб и неустойчив в своих порывах. Особенно если он акцентуированный тестостероновый альфа-самец, стремящийся к лидерству. Путь его эволюции неведом, а возможности маневра непредсказуемы.
По мере существования у «винтиков системы» неизбежно возникает неудовлетворенность достигнутым, которая не оставляет места самоуспокоенности, а заставляет искать пути реализации своего потенциала. Истинного или мнимого. Так и в хирургии. То, что вчера вызывало восторг, казалось недостижимым, сегодня превращается в рутину. Обожествляемый шеф оказывается не таким уже и небожителем. То, что вчера радовало, когда он на операции, где ты ассистент, сделав ревизию, говорил: «Ну, ты понял? Это убираешь, анастомоз с той петлей… Давай, только не торопись», — и уходил из операционной, воспринимается уже не как доверие, а как попадание в рай на чужом горбу, как неприкрытая эксплуатация. Червячок внутреннего голоса занудно свербит: «Опять все лавры не мне…»
Так формируется конфликт развившейся амбициозности и навязываемого смирения. «Винтик» стремится к звездам, а его заставляют смириться с тем, что в сложившейся ситуации, в этой клинике, при этом шефе он их никогда не достигнет. А шеф полон сил и энергии, да и разница в возрасте с ним у «винтика» небольшая. Когда шеф уйдет, и самому уже будет нужно подумывать о пенсии. Так что занять трон не удастся.
Еще одно дежурство, еще одна резекция желудка, еще один перитонит… Так и мелькают дни, недели, годы. А тут еще и молодежь в отделении как-то незаметно подросла. Современная молодежь. В меру, а чаще и чрезмерно наглая, беспринципная, с детства знающая, чего она хочет от жизни, и напрочь лишенная моральных шор. Классическая цеховая солидарность, по ее идеологии, заменена на солидарность стаи. Старых и больных стая отбраковывает.
Путей выхода из этого неизбежного кризиса несколько. Низвергнуть шефа и самому возглавить клинику или смириться со сложившимися обстоятельствами и, переступив свое «эго», продолжать тянуть свою лямку. Но можно, в конце концов, и сменить место работы.
Именно так и поступил Соратник, когда его пригласили на руководящую должность в новую клинику. Не совсем, конечно, новую, но с новым статусом и руководством. Новый вуз, новая кафедра. Клиническая база в тысячекоечной больнице. Обещания поддержки его исследований, повышение в научном статусе. Короче, было чем соблазниться.
Он ушел. Так же красиво, как и работал, поблагодарив всех за годы, проведенные вместе. Какое-то очень непродолжительное время он позванивал и заезжал на «чашку чая», но эти звонки и визиты становились все реже и реже. В конце концов, они прекратились вовсе. Никто особенно не удивился, потому что жить Соратник продолжал в пригороде, а больница, в которую он перешел, была на далеком левом берегу реки, разделявшей город на Правобережье и Левобережье. Этот район издревле называли Пригородный хутор. И если жители мегаполисов, проживающие в одной многоэтажке, могут годами не видеться, то отдаленность Пригородного хутора от нашей больнички сильно препятствовала общению. Когда-то это была вообще соседняя область, так что без особой нужды ни он к нам, ни мы к нему не ездили.
Та больница была просто огромной. Прекрасная, в десятки гектаров, территория, переходящая в парк, на которой разместились лечебные корпуса. Их было много, от скромных двухэтажек до девятиэтажных монстров, заполненных отделениями, лабораториями, хозяйством и еще бог знает чем. В общем, всем тем, что называется тысячекоечной больницей. С легкой руки Соратника мы стали называть ее Архипелагом. И только изредка к нам доходили сведения о том, что он работает, и вроде бы успешно, да в журналах периодически печатали его статьи. Но их становилось все меньше. Потом они исчезли вовсе.
* * *
К работе новоиспеченный доцент приступил за две недели до начала учебного года. Удивляло его на новом месте работы многое. И в первую очередь — тонны всевозможных приказов, распоряжений, форм отчетности и обязательных для исполнения директив, зачастую противоречивых и взаимоисключающих. Над каждым врачом довлели многоэтажные контролирующие структуры — административные и общественные, официальные и доморощенные, своей «заботой» напрочь отбивающие способности к пониманию происходящего. В итоге все руководствовались принципом «как бы чего не вышло», подменив творческий лечебно-диагностический процесс формальным отбыванием рабочего времени, которое уходило в основном на выполнение указаний власть имущих и контролирующих, написание многотомных историй болезни и заполнение разных форм обязательной отчетности. В операционную врачи попадали нечасто, в основном в роли ассистента, помогая на плановых операциях «небожителям», а сами оперировали мало, в основном острую патологию у больных, поступивших по «скорой».
Непривычной была и разобщенность сотрудников, четко разделивших коллектив на кафедральных и больничных. Но и это не все. Все врачи входили в группировки. Так, в отделении были группировки профессора, заведующих отделениями, главного врача и начмеда, причем они непрерывно интриговали друг против друга. Периодически возникали ситуационные коалиции, когда несколько группировок объединяли усилия в травле избранной жертвы, но они были очень недолговечны, и нередко вчерашняя жертва, объединившись с заклятыми врагами, сегодня выступала единым фронтом с недавним обидчиком против нового врага. Особняком держался немногочисленный отряд «анархистов», который состоял в основном из заслуженных пенсионеров, когда-то занимавших административные должности и привыкших к самостоятельности. Эти «имели в виду» всех. А учитывая то, что все собирали компромат на всех, а наиболее дальновидные — и на своего шефа, то конфронтации в таком «террариуме» были неизбежны. И стоило кому-то бросить зажженную спичку, как разгорался очередной пожар. Спички бросали часто. Так и жили, от пожара до пожара.
Все это Соратник, привыкший за время работы у нас к открытости, дружелюбию и взаимовыручке, понял не сразу, поэтому и ошибок наделал немало. Главное, что он забыл один из основных принципов самосохранения: лучше промолчать, чем дать дураку, имеющему власть, повод для ответных мер. Он сам дал в руки дуракам палку.
* * *
Как-то в понедельник ход утренней пятиминутки, когда только успели заслушать дежурную смену за выходные и перешли к разбору больных, идущих на операции, был прерван громким звонком «инфарктного» телефона. Красного, без диска номеронабирателя. Аппарата прямой связи с главным врачом.
— Чует мое сердце, не к добру, — сказал заведующий клиникой. — Какого им надо?.. — и поднял трубку.
— Да, хирургия, у аппарата.
В ответ секретарь главного менторским скрипучим голосом сообщила о внеплановом медицинском совете, который состоится в 10:00. Явка всех врачей обязательна, под расписку. И чтобы все кафедралы были.
Вялая попытка объяснить ей, что сегодня операционный день, больным уже сделана премедикация и их подают в операционную, осталась без ответа.
— Твою мать, да когда же это закончится? — простонал зав. — Все. Заканчиваем посиделки. Всем в актовый зал. И не вздумайте не прийти, даже если у вас сейчас занятия со студентами. Всем ясно?
Дело в том, что у профессора — руководителя клиники с больничным начальством сложилась взаимная нелюбовь. Они уже несколько месяцев вели войну. Победить друг друга они не могли, поэтому война носила позиционный характер, с внезапными «артналетами» и мелкими провокациями. А началось все, как и бывает, с совершенно невинной ситуации.
В тихое болото хирургии по приказу свыше была имплантирована кафедра. Радоваться, казалось, надо: больница обрела статус клинической, а коллектив пополнился хирургами с титулами и связями. Чем плохо? Но не тут-то было.
Местная администрация, и особенно главный врач, именно этих титулов и связей и опасалась. Одно дело командовать безголосыми врачами, полностью от тебя зависимыми, а другое — всякими профессорами и доцентами. К тому же сам главный официальных научных степеней и званий не имел. Не имел, но очень хотел. И это «хочу» сыграло с ним злую шутку. Он, как и всякий ограниченный чиновник, далекий не только от науки, но и от медицины вообще, был крайне падок на внешний антураж — всякие звания, блестящие побрякушки, почетные статусы, лауреатства, причем ему было абсолютно не важно, если подобная мишура вызывала у информированных людей только пренебрежительное отношение. Короче, местный главврач прикупил себе кучу титулов, не понимая, что большинство из них только подчеркивали его ничтожество. Он крайне ревностно следил, чтобы его фамилию никогда не употребляли без указания, что он — действительный член Нью-Йоркской академии наук, академик Академии развития прогрессивного общества, атаман казачьего войска, обладатель титула «Человек тысячелетия», член Ассоциации главных врачей. Поговаривали, что он у очередных аферистов прикупил себе титул графа, но то ли одумался, то ли ему кто-то подсказал, так что обращаться к нему с упоминанием титула он не требовал.
И надо же было случиться тому, что уже при первом ознакомительном визите вежливости к руководству больницы заведующий кафедрой допустил роковую ошибку. Он вручил главврачу, в виде шутки, приветственный адрес. Вроде как верительные грамоты. И без упоминания этих опереточных титулов. Там было указано просто — «главному врачу имярек»... Ну, вручил, да и вручил. Прикол такой с адресом в научной среде, кстати, довольно распространенный… Но не тут-то было.
Главный затаил обиду и, как мелкий пакостник, стал завкафа за глаза называть не иначе как «арендатор», а в официальных бумагах после указания должности всегда пропускал слово «профессор». Но это не все. Уже в начале работы с кафедры вышло несколько служебных записок и докладных на имя главного, снова игнорирующих его «иконостас». На это моментально отреагировал заместитель главного по оргметодработе, который пригласил профессора к себе в кабинет и разразился прозрачными угрозами из серии «тебе что, должность жмет?», после чего вручил официальный документ — приказ по больнице, где было указано, что обращение к главврачу должно быть только в строго определенной, подхалимской форме, с обязательным перечислением всех титулов. Закончилась та беседа безобразным скандалом, вышедшим за пределы больницы.
Была даже создана комиссия из представителей руководства всех заинтересованных сторон, больницы, горздрава и вуза. И случилось невероятное. За заведующего кафедрой никто не заступился. Его предал даже ректор, угодливо поддержавший главного врача, аргументируя это тем, что «ломать — не строить», а построено глубокоуважаемым «академиком» было много, и построено добротно, на века, так сказать. Злые языки намекали, что поддержка ректора была щедро оплачена главным как гонорар за кандидатскую диссертацию, создаваемую для него на кафедре, возглавляемой ректором. Но это были только слухи. Клевета…
Именно тогда и пробежала черная кошка между главным и завкафедрой. Именно тогда они и стали «заклятыми друзьями». Но вернемся к тому злополучному утру.
Ровно к 10:00 персонал больницы и работающих на ее базе кафедр согнали в актовый зал. Кроме местных, пришли и представители трех поликлиник. Разместить в этом небольшом зале такое количество народа было делом нелегким. Многие сидели на коленях друг у друга, многие толпились в проходах или подпирали стены. Ночная смена потирала опухшие от бессонной ночи глаза и зевала в кулак. Ночь выдалась тяжелой, и все, чего хотел уставший организм, — это рухнуть и закрыть глаза… Но приказ есть приказ. Его нужно выполнять, и желательно молча. Иначе представители разветвленной и многочисленной подхалимско-стукаческой сети, охватывающей все подразделения больницы, мигом донесут до чуткого слуха главврача любое «крамольное» высказывание каждого недовольного вольнодумца.
Без пары минут десять вошли в зал и поднялись на сцену главврач, начмеды, завкадрами, пергидролевая блондинка неопределенного возраста, два попа в рясах, девица в ботфортах и в боевом макияже, парочка гоблинов с поломанными ушами, бегающими глазами и следами от выведенных татуировок на пальцах да стайка неопределенного возраста мужичков с типичной номенклатурной внешностью. Вся эта ватага попыталась разместиться за столом, накрытым, в лучших традициях, красным плюшем, но стульев не хватило.
Сначала гонцы из «доверенных» бегали за табуретками, потом оказалось, что за столом в один ряд всем места опять не хватает. Стола длиннее не было, поэтому организовали второй и третий ряды президиума. Потом кто-то пытался усесться не по чину, и его стали прогонять. В итоге этого циркового представления в задние ряды отправили номенклатурщиков, начмедов и кадровика. Все это время главный сидел как сфинкс в центре стола, погрузившись в изучение каких-то бумаг. Казалось, что вот-вот сыграют гимн и внесут знамя в сопровождении пионеров. Но гимн не сыграли.
Первым выступил начмед по терапии, известный подхалим и склочник. Вот и теперь он битых полчаса монотонно говорил о том, что в непростое время медицина повсюду агонизирует, а народ бедствует. Везде, но не в нашей больнице. После чего он перешел к успехам, которых коллектив больницы достиг благодаря мудрому руководству и отеческой заботе главврача, и наконец сообщил, что «уважаемый и бессменный» решил баллотироваться в депутаты. Оторвавшись от бумажки, он остервенело зааплодировал, приглашая к этому настороженную массу сидящих и стоящих в зале людей.
Первыми его хлопки подхватили подхалимы из первых рядов, сочно ударяя ладонью о ладонь, но их было мало, поэтому овации не получилось.
Главный, не отрываясь от бумаг, нахмурил брови и повелительным, артистическим жестом оборвал пародию на аплодисменты.
— Это у вас всегда так? Вместо работы — посиделки с вылизыванием ж...ы главному? — достаточно громко спросил Соратник у сидевшего рядом анестезиолога.
Тот от неожиданного вопроса аж вздрогнул.
— Тише, тише… Не дай бог, кто услышит. Не оберешься потом, — зашипел он.
— Ты что, серьезно? Чего не оберешься? Я же только спросил, — удивился Соратник и добавил: — Везде, где я работал, такие собрания проводили только в нерабочее время. КЗОТ учите, там четко все написано. Или у вас как император решит, так и бывает? Больные побоку, а КЗОТ не указ?
Сидящие впереди обернулись и с интересом посмотрели на Соратника. Анестезиолог, втянув голову в плечи, уже с ненавистью произнес:
— Слушай, парень, ты, наверное, только устроился и еще не все понял о работе у нас. Здесь свои правила, а много спрашивать вредно для здоровья. Здесь и стены имеют уши. Психокоррекцию быстро проведут и для начала ведерную клизму из битого стекла поставят. Так что если хочешь спокойно работать, помалкивай. И меня в такие «балачки» не втягивай.
— Ну, лады, если вы тут такие пуганные, не буду… — Соратник окончил диалог.
Представление на сцене тем временем продолжалось. Сначала запустили заикающегося иерея из не известного никому прихода, который битых полчаса пытался прочесть послание от старшего по званию и благословлял кандидата в депутаты. Затем один из номенклатурщиков долго и пафосно оглашал телеграмму в поддержку главврача администрацией района. Его сменили похожие, как близнецы, чинуши, прочитавшие телеграммы с такими же текстами от области, от города и от минздрава.
С хвалебными речами выступили пергидролевая дама, оказавшаяся представителем профсоюза, и гоблин с татуировками, председатель наблюдательного совета фонда помощи больным СПИДом.
Стрелки часов приближались к 12, а ораторы все никак не могли угомониться.
К микрофону подошла раскрашенная девица в ботфортах и микроюбке из президиума, оказавшаяся заместителем мэра по социальным вопросам. Она заявила, что в этом году городская администрация «сделала хорошие деньги» и уже даже вышла с предложением направить немного этих денег врачам, чтобы довести их зарплату до уровня хотя бы 50 % от зарплаты дворника. Однако, как всегда, реакционный кабмин, до сих пор возглавляемый «популисткой с косой», не принял поправки к бюджету и заблокировал операции в казначействах, что помешало распорядиться деньгами. Но с избранием главврача депутатом все будет по-новому, и никакое казначейство не посмеет блокировать счета больницы, руководимой депутатом.
За эти слова и за соблазнительные бедра она сорвала самые громкие и продолжительные аплодисменты и овации.
Дальше пошла массовка. Под мелодичные трели мобильных телефонов в зале штатные выступающие, тщательно подобранные администрацией больницы по возрасту, полу, специальности и владению «мовой», говорили о нуждах медицинских работников, скотских условиях труда и тут же благодарили главного врача за бескорыстное служение больным и ежеминутную заботу о сотрудниках больницы.
Когда продолжительность представления приблизилась к четырем часам, Соратник вновь не удержался
— Твою мать… Идиотизм какой-то. Одному придурку захотелось депутатом стать, так он сотням людей мозги засирает. Ну и порядочки. С такими долбое…ми работать — много не наработаешь. Да и мочевой пузырь не резиновый. И вообще, курить охота.
Не знал он тогда, ох, не знал, что все его слова уже сегодня будут вложены в уши главного, с соответствующими комментариями и эпизодами из его биографии.
Марафон словоблудия продолжался. И вот наступил момент, когда микрофон передали главному.
Он, в отличие от других докладчиков, не взгромоздил свою рыхлую тушу на трибуну. Он продолжал сидеть за столом, не ворочая головой по сторонам, чему, вероятно, мешал туго затянутый галстук и уже сформировавшийся второй подбородок с зачатками третьего. Всем своим видом подчеркивая, кто в доме хозяин, а кто — так, прирученная придворная шавка, преданно заглядывающая хозяину в глаза, выпрашивая подачку, и тявкающая по команде.
Микрофон с трибуны перенесли к нему. Главный негромким голосом с менторскими интонациями рассказал, как он собирается устроить ну просто коммунизм в отдельно взятой больнице, завершив свое выступление словами: «…и тогда мы добьемся полного удовлетворения социальных и материальных запросов».
В зале повисла тишина. Присутствующие как-то не поняли, закончил главный выступление или нет. Пауза затягивалась, и в этой тишине отчетливо прозвучало:
— И мы даже догадываемся, о чьих запросах речь.
Раздались смешки, сначала одинокие, робкие, они становились все более отчетливыми по мере нарастания реакции зала, и в конце концов переросли в гомерический хохот.
Напрасно вскочивший начмед махал руками с призывом прекратить безобразие. Утомленные предшествующим дежурством и озлобленные происходящей дуростью врачи не могли справиться с эмоциями, вырвавшимися наружу.
Главный сидел как монумент, с побагровевшим лицом, буравя полным ненависти взглядом собравшихся в зале. Дождавшись ослабления смеха, он постучал карандашом по микрофону. В наступившей тишине прозвучал его вопрос:
— Кому то, что я сказал, кажется смешным? Какому такому умнику? Ну, покажись всем. Или смелости хватает только чтобы из кустов подгавкивать?
— Да нет. Я не скрываюсь. Могу еще раз повторить. Мы догадываемся, чьи запросы будут удовлетворены, если вас депутатом изберут, — сказал немолодой врач, вставший в середине зала.
— Кто это? — поинтересовался Соратник у сидящих рядом.
— Патанатом Фурсенко Платон Лукич. Хороший мужик, старожил больницы. Специалист классный, но язык у него… Как помело. Вечно со своими шуточками и вопросиками. Главный его терпеть не может, но и выгнать — кишка тонка. У Лукича брат в генеральной прокуратуре большая шишка, так что он на главного прибор положил.
В зале повисла тишина, она была такой тяжелой, что ее можно было взвешивать.
— Фурсенко, вон из зала! — завизжал начмед. — Мы не позволим срывать политическое мероприятие!
— Какой идиот, — опять не удержался Соратник, и сидящие рядом снова испуганно повернулись к нему.
А патанатом вошел во вкус и рубил правду-матку:
— Мероприятие? А больных на целый день бросать можно? Или отмену операций будете мероприятиями объяснять? Тоже мне, в депутаты собрался, а то, что человек к операции готовился, ночь не спал, волновался — вам пофигу? А то, что у меня четыре не вскрытых жмура лежат? Ладно — я. Я до ночи задержусь, вскрою… А что родичам этих жмуров делать? Им справка нужна, чтобы организовать все. И гроб, и место, и поминки. У людей горе, а кому-то приспичило целый день жвачку жевать.
— Прекрати паясничать, убирайся. Мы в другом месте поговорим! — вновь заверещал начмед.
— Да идите вы все… С удовольствием уйду из этого балагана. — И Фурсенко стал пробираться к выходу.
— Стоять! Уйдешь, когда я отпущу, — прорычал главный.
— О, голос прорезался. Самодержец ты наш. Я сказал — уйду, значит, уйду, как бы ты ножонками не сучил и слюнкой не брызгал, — огрызнулся возмутитель спокойствия и добавил: — И не тыкай мне. Я с тобой коров не пас. А будешь продолжать хамить, так через десять минут три канала телевидения я тебе гарантирую. И накроется твое депутатство… Да хрен с тобой, мне работать надо, а не языком ляпать.
С этими словами патанатом покинул зал.
— Вот это мужик! Кремень, — подумал Соратник, — нужно поближе познакомиться.
Окончание собрания было безжалостно скомкано. В зале стоял несмолкаемый гул, не прекращающийся ни на какие призывы модератора. В этом хаосе по-быстрому проголосовали за резолюцию «О единогласной поддержке выдвиженца трудовым коллективом…».
Соратник выходил из зала молча. Его переполняли брезгливость и тревога. Он отчетливо понял, что своим в этом болоте он не станет никогда.